ЮЗАО г. Москвы
https://uzaok.ru/

ЮЗАО в художественной литературе
https://uzaok.ru/viewtopic.php?f=49&t=1405
Страница 1 из 4

Автор:  Mik [ 20 дек 2011, 22:47 ]
Заголовок сообщения:  ЮЗАО в художественной литературе

Коршунов Михаил


"Дом в Черёмушках" — повесть о том, как провели лето в деревне два городских человека — взрослый и мальчик, как установилось между ними взаимопонимание и дружба, о том, как наладилась у них самостоятельная трудовая жизнь.

http://www.e-reading.org.ua/book.php?book=139348

Автор:  Mik [ 26 дек 2011, 11:07 ]
Заголовок сообщения:  ЮЗАО в художественной литературе

«Иваны», И Посохов

И.П.

ПОВЕСТЬ ПЕРВАЯ

Памяти Юрия Романькова

1. ДРУЗЬЯ

Однако, - нужды нет лукавить,- Душа, минуя давность лет, Той горькой памяти оставить Еще не может, и - нет-нет - В тот самый заступает след.

А.Твардовский, "За далью даль."

Словно легкая лента, брошено Калужское шоссе по холмам и лесным массивам.

В окружении тополей и ракит стада коров безмятежно лежали вдоль него. Журавлиным клином уплывало шоссе в туманную даль. Места эти славились своими березовыми и ореховыми лесами, прозрачными и звонкими. Грибов, орехов в этих местах было так много, что их возили возами, машинами. Места эти славились и вишневыми садами. Весной едва не вся Москва стекалась смотреть бушующее белое море цветущих вишневых деревьев. Славились эти места и боевыми событиями, бывшими и во времена нашествия Наполеона, и в более поздние времена. В честь победы над Наполеоном была поставлена стела у села Коньково. А доты были сооружены защитниками Москвы в период Великой Отечественной войны...

* * *

Совхоз "Воронцово", разместившийся по преданию на территории бывшей усадьбы графа Воронцова, когда-то процветал, уходил своими огромными пространствами далеко за горизонт.

Совхоз снабжал ОГПУ свининой, свежими ягодами и фруктами...

Отец и мать мои, крестьянские дети, оказались в совхозе "Воронцово"



по вербовке. Отец работал в совхозе на лошади, мать - в поле.

- Вместе с председателем раскулачивать дедушку твоего пришли трое, вспоминал отец.

Обычно малоразговорчивый и кроткий, отец, видно, не мог забыть эту кровоточащую рану.

- Дедушка твой был хорошим хозяином, как и все в округе. Продавать не продавали, но себя кормили, и гостей было чем накормить, напоить. А нас было семеро: три сына и четыре дочери. Отнимать-то было нечего - корова да хромая лошадь... Ан нет же! Чтоб знали впредь! Не задавались чтоб лишний раз. Знали, чья возьмет и всегда брать будет! - вздыхал отец. - Это относилось больше к дяде твоему, Ивану. Иван председателю был как бельмо на глазу.

Очень уж они соперничали, любили одну и ту же...

Отец мой любил своего старшего брата. Деревенские дети всегда тянутся к старшим - словно им не хватает родительского тепла и ласки.

- Я и тебя-то назвал Иваном в честь брата, - вспомнил отец. - Иван в молодости был красивый. Это теперь сморщился, только и остались орлиные острые глаза над острым носом с горбинкой. А был высокий, стройный, отчаянно смелый!..

"Ты што пришел-то?" - спросил твой дедушка председателя.

"Давай-ка составим опись имущества. Того требуют революсьонные правила", - ответил председатель.

Отец задумчиво помолчал, потом решительно продолжил:

- По лицу видно было, что врет, оттого становится еще наглее...

"Ну, что надулась-то? Не обижали пока, а ты уж надулась!" - сказал председатель, глядя на бабушкин живот.

Председатель всегда все начинал со склоки, с обидного. Установка была такая, что ли? Охоч был до склоки!

"Ты пока што бабу не трогай!", - сказал дедушка.

"Не дам я вам никакого имущества", - запричитала в голос бабушка.

Обида вышибла слезы. Иван загородил мать, увел в сени...

"Как это не дашь? Будем мы тут с вами вожжаться!" - закричал раздраженно председатель.

- Не счел даже нужным больше разговаривать с твоим дедом. Конечно же, пришел взять все, и никакая тут не опись!..

Отец сплюнул с досады.

- Когда выводили корову, Иван вдруг выскочил из сеней. Вырвал из плетня кол. Со страшной, дикой силой опустил кол на голову председателя. И началась драка... А потом... судили всех. Приписали коллективное убийство. Ивану дали пятнадцать лет, дедушке и двум подбежавшим помочь соседям - по десять лет. Нас с Илюхой не тронули, мы были малы еще, - на этом отец обычно и заканчивал свои воспоминания.

Хамское отношение ко всему прошлому уничтожило совхоз "Воронцово".

Красивейшие, круглые башни у въезда в усадьбу превратились словно в беззубых старух. Горько и обидно сейчас смотреть на валяющиеся повсюду груды белых камней, когда-то бисером украшавших эти башни.



Читать полностью: http://readr.ru/i-posohov-ivani.html?pa ... z1hcdD9ouy

Автор:  Mik [ 04 фев 2012, 00:19 ]
Заголовок сообщения:  ЮЗАО в художественной литературе

Орлов Владимир. Лягушки (отрывок)


Дирижабли, дирижабли, дирижабли! Воздушные корабли! Только они! И никаких воспоминаний о чём-либо, тем более о вчерашнем или позавчерашнем, никаких раздумий и походов по грибы.

Ковригин нашел в Интернете страниц шесть о дирижаблях. Сведения выбрал и выписал самые общие. Подробности отбрасывал, дабы они не оседали в его памяти балластом и не мешали пилотажу его фантазий. Фантазии его были отправлены по вертикали времени вниз к посадочным полосам пустыни Наска и к возможностям Атлантиды. Но ключевым случаем в истории дирижаблей для Ковригина оставалось создание секретного оружия в Тюфелевой Роще и в усадьбе Воронцово. Теперь Ковригин был убеждён, что отпор супостатам готовился там и тут. Так было удобнее для его сюжета. Понятно, были затруднения, в первую очередь, с двигателем. Дирижабль Жеррара через сорок лет поднимался в небо на паровой тяге. Цельнометаллическим в ту пору дирижабль построен быть не мог. Каркас его обтягивали кожей крупного домашнего скота, этого добра в России хватало. Черепановых (почти — Серапионовых) к трудам наверняка не призывали, их усердия были связаны с кораблями земными — паровозами. Хотя, ради дезинформации… Но двигатель-то должен был изготовляться особенным. Тут в голову Ковригина явились мысли о чудесах отечественной пиротехники во времена Петра и Екатерины Великой со всякими огненными кренделями в небе. А что, если… А что, если и в голову хитроумного (допустим, хитроумного) немца Шмидта приходили схожие мысли?..

Не исключено и другое. Немец Шмидт был выписан Александром из Берлина, а в Берлине проживали в ту пору Эрнст Теодор Амадей Гофман и Серапионовы братья. Какие только изобретения не случались на страницах сочинений Гофмана. И автоматический человек в них уже был. Правда, о воздушных кораблях речи в них, кажется, не шло. Возможно, по причине необходимости тайной завесы преждевременного знания. А вот романтик, не из самых значительных, Зейдлиц, проговорился, сочинив балладу о Воздушном корабле Бонапарта и вызвав в склонном к неожиданным восприятиям мироздания М. Ю. Лермонтове поэтический позыв.

Естественно, Ковригин не считал наиболее верной свою версию двигателя секретного корабля, но отказываться от неё было неразумно. Тем более что в Берлине инженер Шмидт мог общаться или даже приятельствовать с фантазёром и чудиком Гофманом, у кого не было причин любить Бонапарта. Намыкался бедолага от движений по Европе толп и войск, бестолковых, неоправданных и для мелких личностей разорительных.
Расчёты и опытные образцы (кроме двенадцатичасового ночного корабля, описанного Зейдлицем-Лермонтовым), наверняка были уничтожены, дабы не искушать человека (хватит и Икара), или упрятаны в медные тайники с запорами.
Ковригин закурил. Кнопкой вызвал передачу по Культуре о джазе. Услышал слова: «квакающие гитары» и сразу, будто в испуге, кнопкой же переместил себя в мир натуралистов. Огромная лягушка, размером с гиппопотама, грудью и лапами пробивала в жидком месиве канал. Сейчас же после отхода кинокамеры, выяснилось, что лягушка показана самая обыкновенная, это папа-лягушка или папа-лягуш (вспомнился синежтурский тритоналягуш) и он устраивал протоку из высыхающей лужи в полноводный пруд, возвращая тем самым полудохлым лягушатам свободу и возможность резвиться и просто жить.

Ковригин выключил телевизор.
Бредятина какая-то! Зачем натравляют на него этих лягушек?
Разгадывать это Ковригин сейчас не собирался.
В мозгу его крутились обрывочные соображения для сочинения о дирижаблях, вполне возможно, вовсе не обязательные. Или же завирательные и ведущие в никуда.

Если брать вариант с Тюфелевой Рощей и дачей С. Бекетова, то там должны были присутствовать бедная Лиза, поселянка, утопившаяся в одном из местных прудов, и с грустными чувствами написанный Карамзиным дворянин Эраст, возможно, тоже владелец засекреченной дачи. Кто этот Эраст? Будто бы офицер. Судя по имени он мог быть в команде инженера Шмидта. Но не исключено, что под именем Эраст проживал в России агент французской разведки, засланный для наблюдения за ходом секретных работ. Правда о любимом человеке открылась бедной Лизе. Та не выдержала столкновения собственных страстей к Эрасту с любовью к Родине и сиганула в пруд…

Ба, да сейчас лягушки снова заквакают! Чур их!
Ковригин тотчас посчитал необходимым обдумать второй вариант нахождения шарашки времён Бородина. Владение князей Репниных, усадьба Воронцово, там не был замечен сомнительный Эраст и не бросалась в водоемы бедная Лиза (впрочем, они тут и вовсе не обязательны). Ладно… А не использовались ли и дача Бекетова и усадьба Воронцово для отвода глаз? Для французского шпиона Эраста? На самом же деле работы могли вестись и в Сухаревской башне, в бывших лабораториях фельдмаршала и чернокнижника Брюса, да ещё и по его давним замыслам. А то и подальше от Москвы, скажем в усадьбе Виноградово, возле которой и появился позже город Узкопрудный… Кстати, где-то недавно вспоминали о Репниных, не в Синежтуре ли?

Опять пошли лохмотья соображений, и для самого Ковригина важных, но предназначенных главным образом для заказчиков журнала.
Так, значит. Дирижабль. Трудности. С двигателем. С управлением кораблём. С набором высоты, изменением скорости, маета с балластами и т. д. Или вот, скажем, закавыки с посадкой. С посадкой даже и прогулочного корабля, какому не угрожали бы и вражеские зенитки (тем более ракеты). Известный случай предвоенных лет (фильм поставлен). Цепеллин «Гинденбург», демонстрируя мощь Третьего Рейха, долетел до Нью-Йорка и там погиб из-за нерасторопности посадочных людей. Усердие по отлову дирижабля, увязывание его тросов, закрепление их на мачтах причаливания требовало не менее двухсот работников, умелых, скорых на руку. На какие шиши заказчикам Дувакина пришлось бы содержать их, кормить и поить из серебряных чар?

Но это и не его, Ковригина, были заботы. Ему открывались просторы для технических идей и фантазий.

То есть, пришёл к выводу Ковригин, все удачи и беды дирижаблей были связаны с возможностями отлетевших веков, а ему, Ковригину, надо будет заглядывать на три столетия вперёд. Задача вполне доступная, тем более что осуществлять его заскоки на практике никто не решится, а заказчики вряд ли окажутся способными их оспорить. «Так-так-так… принялся напевать Ковригин. — Красавица дочка была у купца, у ней изменяться вдруг стал цвет лица… Врач осмотрел больную, покачал головою… Было дело под Полтавой, дело славное, друзья!» Комики Лебедевы. Пластинка с шипением начала двадцатого века. В ту пору Германия имела семьдесят шесть боевых дирижаблей. «Красавица дочка была у купца, у неё изменяться вдруг стал цвет лица…»

Итак, у него, Ковригина, дирижабли будут взлетать и приземляться без проблем. Захотел — взлетел, как комар или шмель. Захотел — приземлился без всяких притягиваний канатами. Канаты… Ага. Канаты… Канатчикова дача… Стало быть, всё же придётся иметь в виду Тюфелеву Рощу и бедную Лизу. И в сравнении с комаром или шмелём здесь явно вышел отсыл в прошлое, в прихваченную плесенью систему мышления. Возноситься дирижабль без унизительной суеты посадочно-взлётных команд, наверняка из дармоедов, будет и вертикально, со скоростью мысли, или же — по прихотям — с воздушными кругалями и выкрутасами.

О других достоинствах дирижаблей («нового поколения») Ковригин решил сообщать попозже, по мере сидения за столом с листами бумаги, а потом и за компьютером. Полагал, что рекламное изделие его должно выйти многослойным, с приёмами витийства из разных жанров. Так, виделись ему уже внутри текста, в подкрепление к теориям и легендам, и «живые» свидетельства. Скажем: «Из завещания князя Репнина, внезапно открытого». Или: «Из доподлинных посмертных записок Елизаветы К., ею самой удостоверенных».

По поводу способов и дальностей передвижения воздушного корабля Ковригин по причине особенностей своего образования ничего не мог пока придумать. Но имелась возможность умолчать о них, сославшись на секретность информации. Или на то, что и у Э. Т. А. Гофмана, провидца и знатока чудес, нет никаких намёков на интересующую нас проблему ни в рассказах, ни в дневниковых записях. Стало быть, и ему были дадены указания: помалкивать. Люди не доросли до понимания. В крайнем случае Ковригину предстояло слямзить что-нибудь из идей американской фантастики, нашими умельцами давно уже обласканной вниманием.
Но это было не суть важно. Важно было, по рекомендациям Циолковского, усадить в воздушно-безвоздушные корабли пригодных для улучшений пассажиров. И в дальний путь на долгие года.

http://kuchaknig.ru/show_book.php?book=195262&page=81

Автор:  Mik [ 19 фев 2012, 01:14 ]
Заголовок сообщения:  ЮЗАО в художественной литературе

Иван Шмелев. Лето Господне

(отрывок)


Едем на Воробьевку, за березками. Я с Горкиным на Кривой в тележке,
Андрюшка-плотник - на ломовой. Едем мимо садов, по заборам цветет сирень.
Воздух благоуханный, майский. С Нескучного ландышками тянет. Едут воза с
травой, везут мужики березки, бабы несут цветочки - на Троицу. Дорога в
горку. Кривая едва тащит. Горкин радуется на травку, на деревца, указывает
мне - что где: Мамонова дача вон, богадельня Андреевская, Воробьевка скоро.
"А потом к Крынкину самому заедем, чайку попьем, трактир у него на самом на
торчке, там тебе вся Москва, как на ладошке!" Справа деревья тянутся, в
светлой и нежной зелени.
- Гляди, матушка-Москва-то наша!.. - толкает меня Горкин и крестится.
Дорога выбралась на бугорок, деревья провалились,- я вижу небо, будто
оно внизу. Да где ж земля-то? И где - Москва?..
- Вниз-то, в провал гляди... эн она где, Москва-то!..
Я вижу... Небо внизу кончается, и там, глубоко под ним, под самым его
краем, рассыпано пестро, смутно. Москва... Какая же она большая!.. Смутная
вдалеке, в туманце. Но вот, яснее-.. - я вижу колоколенки, золотой куполок
Храма Христа Спасителя, игрушечного совсем, белые ящички-домики, бурые и
зеленые дощечки-крыши, зеленые пятнышки-сады, темные трубы-палочки, пылающие
искры-стекла, зеленые огороды-коврики, белую церковку под ними... Я вижу всю
игрушечную Москву, а над ней золотые крестики.
- Вон Казанская наша, башенка-то зеленая! - указывает Горкин. - А вон,
возля-то ее, белая-то... Спас-Наливки. Розовенькая, Успенья Казачья...
Григорий Кесарейский, Троица-Шабловка... Риз Положение... а за ней, в пять
кумполочков, розовый-то... Донской монастырь наш, а то - Данилов, в роще-то.
А позадь-то, колокольня-то высоченная, как свеча... то Симонов монастырь,
старинный!.. А Иван-то Великой, а Кремь-то наш, а? А вон те Сухарева
Башня... А орлы те, орлы на башенках... А Москва-река-то наша, а?.. А под
нами-то, за лужком... белый-красный... кака колокольня-то с узорами, с
кудерьками, а?! Девичий монастырь это. Кака Москва-то наша..!
В глазах у меня туманится. Стелется подо мной, в небо восходит далью.
Едем березовою рощей, старой. Кирпичные заводы, серые низкие навесы,
ямы. Дальше - березовая поросль, чаща. С глинистого бугра мне видно: все
заросло березкой, ходит по ветерку волною, блестит и маслится.
- Дух-то, дух-то леккой какой... березовый, а? - вздыхает Горкин. -
Приехали. Ондрейка-озорннк, дай-ко молодчику топорик, его почин. Перва его
березка.
Мне боязно. Горкин поталкивает - берись. Выбирает мне деревцо.
Беленькая красавица-березка. Она стояла на бугорке, одна. Шептались ее
листочки. Мне стало жалко.
- Крепше держи топорик. В церкву пойдет, молиться, у Троицы поставлю,
помечу твою березку... - и он завязывает на ней свой поясок с молитвой. - Да
ну, осмелей... ну?..
Он берет мои руки с топориком, повертывает, как надо, ударяет. Березка
дрожит, сухо звенит листочками и падает тихо-тихо, будто она задумалась. Я
долго стою над ней. А кругом падают другие, слышится дрожь и шелест.
- Давай его на седло, в Черемушки его прокачу! - слышу я крик отца.
И радостно, и страшно. И будто во сне все это.
Ноги мои распялены, прыгаю на тугой подушке, хватаюсь за поводья.
Прыгает голова Кавказки, грива жестко хлещет меня в лицо. "Лихо?" -
спрашивает отец в макушку, сжимая меня под мышками. Пахнет знакомыми
духами-флердоранжем, лесом, сырой землей. Не видно неба, - светлый, густой
орешник. "Кукушка... слышишь? - колет отец усами, - ку-ку... ку-ку?" Слышу,
совсем далеко. Деревня, стекла на парниках, сады. У голубого домика стоит
высокий старик, в накинутом на рубаху полушубке; с ним девочка, в розовом
платьице. Здороваются, и отец спрашивает, готов ли его заказ. Мы идем в сад,
и старик срезает для нас крупные, темные пионы. Отец торопится, надо
взглянуть на лодки. Старик говорит девочке: "жениху-то цветочков дай".
Девочка смотрит исподлобья, сосет пальчик. Когда мы садимся ехать, подходят
бабы. В ведрах у них сирень, ландыши, незабудки и желтые бубенцы. Старик
говорит, что это все к нашему заказу, завтра пришлет поутру. Девочка - у ней
синие глазки и светлые, как у куклы, волосы - протягивает мне пучочек
ландышков, и все смеются. "Хороший садовод, - говорит мне потом отец,-
богатый, а когда-то у дедушки работал". Скачем лесною глушью, опять
кукушка... - будто во сне все это.
На дороге наши воза с березками. Отец ссаживает меня и скачет. Мы
сворачиваем в село, к Крынкину. Он толстый и высокий, как Василь-Василич, в
белой рубахе и жилетке. Говорит важно, хлопает Горкина по руке и ведет нас
на чистую половину, в галдарейку. Они долго пьют чай из чайников, говорят о
делах, о деньгах, о садах, о вишнях и малине, а я все хожу у стекол и смотрю
на Москву внизу. Внизу, под окном, деревья, потом река, далеко-далеко внизу,
за рекой - Москва. Нижние стекла разные - синие, золотые, красные. И Москва
разная через них. Золотая Москва всех лучше.
- Никак над Москвой-то дождик? - говорит Горкин и открывает окно на
галерейке.
Теперь настоящая Москва. Над нею туча, и видно, как сеет дождь, серой
косой полоской. Светло за ней, и вот - видно на туче радугу. Стоит над
Москвой дуга.
- Так, проходящая... пыль поприбьет маленько. Пора, поедем.
Крынкин говорит: "постой, гостинчика ему надо". И несет мне тонкую
веточку, а на ней две весенние клубнички. Говорит: "крынкинская, парниковая,
с Воробьевки, - и поклончик папашеньке".
Мы едем на березках. Вот и опять Москва, самая настоящая Москва. Я
смотрю на веселые клубнички, на березовый хвост за нами, который дрожит
листочками... - будто во сне все это.
http://az.lib.ru/s/shmelew_i_s/text_0030.shtml

Автор:  Mik [ 25 мар 2012, 15:47 ]
Заголовок сообщения:  ЮЗАО в художественной литературе

Генерал от инфантерии

Автор: Станислав Сергеевич Зотов


Генерал от инфантерии в отставке Сергей Сергеевич Бутурлин жил перед революцией в собственном доме в самом центре Москвы на Знаменке, напротив строений Генерального штаба, где уже в наше время было возведено неуклюжее массивное здание Министерства обороны. Особнячок его наследственный выходил фасадом к бульварам, а на Знаменку смотрел своими аккуратными оконцами небольшой чистенький флигель, что в прежние времена отводился гостям хозяина, а после революции, уж так получилось, стал прибежищем старого генерала, его жены и молоденькой младшей дочери Машеньки, что осталась жить с престарелыми своими родителями.
Всех старших детей Сергея Сергеевича бури мировой войны и революции разбросали в разные стороны света, но сам старый генерал не хотел покидать родную ему уютную Москву, да и жена его, урожденная княжна Туркестанова, была тяжело больна, не вставала с постели, а потому в доме за ней ухаживала женщина, взятая из наследственного имения Бутурлиных – подмосковного сельца Ясенева. В былые годы, когда старый Бутурлин работал в Генеральном штабе русской армии, он часто со всем семейством выезжал в это свое имение и там его и его родных хорошо знали и уважали местные крестьяне. И дело было не только в том, что хозяева имения никогда не отказывали своим крестьянам в помощи, бывало и деньгами ссужали их, помогали покупать инвентарь и скотину. Старая хозяйка следила, чтобы в каждом крестьянском дворе обязательно была корова, а если кормилицы не было, то такой бедной семье покупали телушку за господский счет. И не только за то почитали своих господ местные крестьяне, что после начала германской войны ходила молоденькая Мария Сергеевна по деревенским дворам и коли узнавала, что есть павшие в этой семье, то оставляла она в таком доме полновесные золотые монеты… Нет, разве в деньгах дело? Только ли деньгами добро покупается… А вот если уважают тебя – деревенщину незнатную, разговаривают с тобой просто, на равных, без высокомерия барского, если видят в тебе человека, даже пускай ты последний бедняк разнесчастный, то разве это не оценят люди, разве не отблагодарят потом таким же добрым отношением и уважительным словом.
Жили Бутурлины и до революции довольно скромно. Прислуги в их московском доме почти никакой не было, дети с малолетства приучались сами ухаживать за собой. Не было у генерала даже повара своего или кухарки. Обед им приносили из близкого к их дому известного арбатского ресторана «Прага». Но настали новые времена, закрылись на Москве рестораны, выселили старых хозяев из крепких особняков, а Сергею Сергеевичу и семейству его еще повезло, им оставили флигель их дома на Знаменке. Сыновья Бутурлина оказались в 1918 году кто где: кто подался за границу, а кто и на Дон в белые армии. Генералу многие знакомые его советовали уехать, хотя бы ради младшей дочери, но он и слышать об этом не хотел. Он желал умереть на родной земле, которой всю жизнь служил, за которую воевал на Кавказе, которая наградила его многими орденами и регалиями. А в последнее время не расставался Сергей Сергеевич с парадным своим мундиром, увешанным орденами, мундиром с золотыми эполетами и вензелями. Смешно, наверно, было видеть суетливым московским прохожим в тревожном восемнадцатом году, сухонького старичка в помпезном мундире при всех орденах, неторопливо гуляющего по Никитскому бульвару и спокойно посматривающего на странную новую жизнь.

Около белой громады храма Христа Спасителя на Волхонке толпился оживленный московский люд. Здесь группа революционных поэтов проводила митинг-концерт, имея в виду поднять задор и боевой настрой масс, и направить этот задор и настрой на реакционных попов и прочих старорежимников. Только что выступил высокий, как жердь, субъект, одетый, почему-то, во фрак, но в тельняшке под фраком и в цилиндре с торчащим из него пером. Прежде чем что-нибудь прочесть, он поднял фалды своего фрака, изогнулся непристойно задом в сторону храма и изобразил нечто, что должно было означать полное посрамление христианской святыни. В толпе кто засмеялся, а кто и заохал недовольно. Не обращая внимание на эти охи верзила начал гнусавым голоском читать свой бессмертный шедевр под названием «Апофеоз грядущего»:

Богу – богово, а народу что?
На не нужно убогого,
Подавай вещество!…

В конце концов ему удалось развеселить невзыскательный люд, а молодые солдаты в обмотках даже похлопали клоуну, лузгая между тем бесконечные семечки.
Но вот на самодельный помост поднялся невысокий, щупленький паренек без шапки, лохматый, блондинистый, похожий на шпаненка из замоскворечья, но со странными лихорадочно блестящими глазами.

Не устрашуся гибели! –

Неожиданно сильным, раскатистым голосом начал читать он свои стихи…

Не копий, ни стрел дождей!
Так говорит по библии
Пророк Есенин Сергей…

Толпа молча и сосредоточено слушала громоносные строки. Вся революция изливалась в них. Революция с безумными вселенскими мечтами о необыкновенном будущем, где люди станут как боги, а боги будут посрамлены и унижены. Стихотворение перемежалось неистовыми выкриками о том, что поэт не хочет больше признавать Христа и даже выплевывает изо рта Его тело, то есть божественное причастие. Наконец один из слушавших не выдержал этого кощунства и резко застучал своей палкой по доскам помоста. Это был старый смешной генерал в нелепом золоченом мундире с розетками орденов на груди.
- Молодой человек! – Кричал он надтреснутым стариковским фальцетом, - молодой человек! Прекратите! Вы же не понимаете, что вы делаете, что вы произносите здесь на святом месте. Вы же губите себя!
- А это что за сапог трухлявый объявился? – Грубо, со смешком, к старику обратился один из слушавших. Был он в кепке, в курточке рабочей, в штанах клетчатых и желтых ботинках. За ним стояли еще двое таких же типов с блатными улыбочками, с косыми взглядами. Они потихоньку оттирали старика в мундире от толпы, а их главный уже мял в ладони свинцовый кастет. Старый генерал не пытался сопротивляться, он только вздергивал свою седенькую голову в фуражке и жевал взволнованно сухими белыми губами.
- Купырь, отстань от старика! – Молодой поэт соскочил с помоста и ринулся к шпане. – Отстань, говорю! Ты меня знаешь, ферт арбатский, у меня не залежит!
- Да ты че, Серега, - нагло, но в то же время смущенно оправдывался клетчатый, - да на кой мне золотопогонник этот недорезанный…
- Во, во, проваливай! – Тот, кого назвали Сергеем подхватил старика под локоток и повел его быстрее на бульвар, подальше от толпы.
- Благодарю вас, юноша, - сказал его спутник, когда они были уже далеко, - вы, вероятно, спасли мне жизнь, но все же я должен сказать вам, что вы делаете очень плохо, когда ругаете Бога. Тем более это плохо, что стихи ваши сильны, незаурядны, в вас виден большой талант, а куда вы направляете его… - он задохнулся, - вы не понимаете, что любой талант от Бога и даже этот ваш протест, эта ваша ниспровергательная энергия, она тоже от Бога…
Он хотел продолжать этот разговор, но силы оставили его и молодой его спутник вынужден был присесть с ним на скамейку.
- Не ругайте меня, - поэт улыбнулся старику мягко и обезоруживающе, - я верю в Бога, я чувствую что он смотрит на меня и поддерживает меня. А если я и говорю Богу резкости… - тут он замялся, - так это значит, что так нужно…
Поэт что-то недоговаривал. Он сидел на скамейке низко согнувшись, обхватив свою лохматую голову ладонями и смотрел куда-то в пространство со странной блуждающей улыбкой.
- Отец! – К ним подбежала торопливо, но и стараясь сохранять достоинство молодая симпатичная девушка в белой кофточке, аккуратной юбке без всяких украшений, но и не без щегольства, еле заметного, но необходимого ей. – Я же просила тебя не уходить в гулянье дальше бульвара… Отец, ты так напугал меня…
Она с опаской взглянула на молодого человека, но тот только молча встал, поклонился и заглянул в ее травянистые зеленые глаза своим голубым лучистым взглядом. Потом взял ее ладонь своей аккуратной маленькой, но сильной рукой и поцеловал ее.
Девушка не вырывала ладони из его руки, а держала ее спокойно, с достоинством.
- Меня зовут Сергей,- сказал поэт, а вас…
- Мария… - девушка решительно откинула голову, - я работаю в реввоенсовете республики… машинисткой, - чуть замешкавшись закончила она. – А это мой отец… он не совсем в себе… не обращайте внимания на его мундир… просто отец очень стар, он не понимает того, что сейчас происходит… не осуждайте его… - закончила она еле слышно.
- Ваш отец – очень умный человек, - тихо ответил ей поэт, все так же продолжая погружаться в ее взгляд, - берегите его… и себя, - добавил он почти шепотом. Тут какая-то тень пробежала по его лицу, он резко повернулся и не прощаясь ушел вниз по бульвару по направлению к набережной.
Девушка и старый генерал смотрели ему вслед, смотрели на то, как загорается золотым светом первая осенняя листва, опавшая на бульвар и не видели того, что за ними наблюдают две какие-то странные, серо одетые личности с суетливыми быстрыми движениями, которые давеча проследовали за поэтом и генералом из толпы на концерте и наблюдали внимательно за ними с дальней скамейки. Потом эти личности проводили осторожно и незаметно старика и его дочь до самого их флигеля на Знаменке, а после исчезли, словно растворились в сыром предосеннем воздухе.
На следующее утро, очень рано, за стариком пришли.
Все было совершенно обыденно, мирно. Со стороны бульвара на Знаменку заехал небольшой крытый грузовичок из кузова которого выпрыгнули солдаты, а из кабины вышел матрос в бушлате, с портупеей тяжелого маузера, в комиссарской фуражке с кожаным верхом. В узкую дверь флигеля постучали негромко, но внушительно и когда Маша, набросив шаль, вышла открывать и спросила кто, ей ответили ровно и весомо: - Чрезвычайная комиссия… Откройте, барышня.
Негнущимися пальцами Маша откинула засов и впустила матроса и солдат.
Пришедшие вели себя совершенно спокойно, они, вероятно, знали, кого пришли арестовывать и не торопясь проходить во внутренние комнаты флигеля, расположившись в прихожей, ожидая распоряжений своего командира. Командир же тоже не торопился, а с улыбкой рассматривал молоденькую хозяйку.
- Прежде всего дозвольте представиться, барышня, - все так же с улыбкой объявил он, - уполномоченный московской чрезвычайной комиссии, а в прошлом артиллерийский комендор броненосца «Генералиссимус Суворов» Андрей Егорычев.
- Мария Сергеевна Бутурлина, - ровно ответила хозяйка и подала пришедшему руку, но подала ее так, что иной бы человек, более галантный, непременно поцеловал бы ее, а матрос, хотя и прекрасно понял этот жест, лишь осторожно взял хрупкие пальчики девушки и слегка сжал их в своей твердой ладони.
- Вы пришли с обыском…- неуверенно спросила Маша.
С пришедшего сразу слетела улыбка, он нахмурился, строго взглянул на девушку.
- К сожалению, барышня, обыск будет, обязан его провести, но готовьтесь к худшему, ваш отец…
- Отец… - Маша закрыла лицо руками, - но он совсем старый, он плохо ходит и видит… пожалейте его и меня! – Добавила она горячо, взглянув умоляюще в лицо комиссара.
- Эх, барышня… - матрос хмурился все сильней, - стар-то он стар, а что же он устраивает демонстрации против советской власти. Мы имеем точные сведения, что вчера он пытался сорвать боевой концерт группы наших товарищей – революционных поэтов возле оплота царизма и мракобесия храма Христа Спасителя. А потом, чего это ваш батюшка разгуливает каждый день по бульварам при всех своих старорежимных орденах, в золотых эполетах и людей пугает. Он что не помнит семнадцатый год… Тогда мы на Балтике за золотые эполеты офицерье-то за борт, на корм рыбам спускали.
Чекист пытался сердиться и казаться строгим, но это у него не получалось. Уж больно домашняя была вокруг обстановка, мирная. С кем тут было воевать? – С молоденькой испуганной девчонкой, со стариками, которые сами уже одной ногой в могиле. Оставив конвой в прихожей он прошел, топоча своими большими флотскими ботинками по комнатам флигеля и остановился в маленькой гостиной перед большим красочным портретом в дорогой золоченой овальной раме. На портрете была изображена молодая прекрасная женщина в бальном платье с чуть прикрытой грудью и таким глубоким томным взором удивительных серо-изумрудных глаз, что взор этот смутил матроса и он, обернувшись к Маше, спросил ее нарочито грубовато:
- А это что за мадам такая…
Спросил и осекся. Ему сразу бросилось в глаза разительное сходство между женщиной на портрете и скромной девушкой перед ним. И хотя Маша была одета очень просто, даже не одета, а скорее раздета, потому что на ней под большой пуховой шалью была только длинная ночная рубашка и домашние туфли, но чуть-чуть открытая грудь ее, свежая как роза, мягкие ее щеки, а главное – глаза, удивительные травянистые глаза – все, все было с портрета неизвестной дамы.
- Это моя бабушка, мать моего отца, княжна Гагарина, - просто ответила девушка и не смущаясь взглянула в иссиня-черные смурные глаза матроса. И тогда ему стало немного стыдно в глубине его заскорузлой души, и это чувство стыда было таким удивительно новым для этого грубого человека, что он смутился и не нашел что сказать своей собеседнице.
На противоположной стене гостиной висел небольшой портрет молодого бравого офицера в кавказской одежде, в бешмете и папахе. Под портретом висели скрещенные кривые восточные сабли и стоял турецкий диван с аккуратными подушками, расшитыми по-персидски цветочной вязью.
- А это мой отец в молодости, на Кавказе, - пояснила Маша, - он сражался с горцами, был ранен и награжден солдатским Георгиевским крестом и золотым оружием.
- Солдатским Егорием, - оживился комиссар, - это, значит, сам под огнем с солдатами был, в капониры не прятался. Геройский старик! – Он оживленно хотел еще что-то добавить, но смутился. Нелепо как-то все выходило. Он чувствовал хорошо себя здесь в доме благородных, но простых людей, а ведь ему нужно было трясти и выворачивать этот дом наизнанку, хватать старого генерала и волочить его в вонючие подвалы Лубянки, откуда он уж живым не выйдет. Да… нехорошо.
Может он бы и принялся еще за свое неправедное дело, но в этот момент в гостиную из крошечной спальни еле-еле переставляя ноги вышел седой как лунь старик в полном мундире генерала от инфантерии, то есть пехотного генерала русской армии с георгиевским крестом на груди и другими заметными орденами русской славы. Стоячий воротник мундира подпирал сухие морщинистые щеки старого вояки, а выцветшие глаза его смотрели рассеяно и чуть по-детски.
- Маша, - сказал он негромко, старчески, почти шепотом, - простимся, родная.
Маша зарыдала и упала на грудь отца.
- Ничего, Маша, ничего, - говорил старик, поглаживая ее по пушистым светлым волосам. – Крепись, крепись. Ты же Бутурлина! Бутурлины со времен Александра Невского были солдаты. России служили. Из рода в род, из поколения в поколение воины и ратники, солдаты, солдаты… Нам ли привыкать. Твоего предка, Маша, еще Иван Грозный казнил, а ничего, род наш не повывелся. И сейчас он не повыведется… Пока Россия жива! – закончил он решительно и обернулся к чекисту. – Ну, бери меня, матрос, вези меня на плаху, я готов.
- Да будет вам… - вдруг махнул рукой комиссар, нужны вы нам…
Он хотел сказать что-то еще, что-то очень важное, но не мог найти слов. Глаза его разбухли и слезы, да – слезы душили его. Чтобы не расплакаться как девице, он больно закусил нижнюю губу и намеренно грубо оттолкнул мягкий стул на гнутых ножках. Стул упал.
- Вот что, граждане, - наконец закончил он. – Мы к вам претензий никаких не имеем. Живите и помните, что советская власть – она справедливая. Эх, кавалер! – Вдруг ухмыльнулся он, - ну, чистый кавалер, - и махнул рукой на старика в роскошном мундире. – Ладно, покедова, граждане.
Он повернулся и вышел решительно в прихожую, крикнув на ходу конвою: - За мной, товарищи!
Маша выбежала за уходившими чекистами на порог и когда матрос залезал в кабину грузовика, он оглянулся на нее, усмехнулся еще раз и крикнул весело:
- А что, Маруся, мы скоро на Деникина отбываем, может с нами, сестрой милосердия, а? – И не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, захлопнул дверцу и грузовичок затарахтел по Знаменке к центру большого тревожного города.

Старый генерал прожил еще до 1921 года и после смерти был похоронен на кладбище Симонова монастыря. Могила его затерялась.
Дочь его Мария вышла вскоре замуж за молодого совслужащего Кокорева, занимавшегося торговой деятельностью и переехала после смерти своих родителей к мужу в другую часть Москвы, в район Елохова. Она прожила большую, трудную жизнь, родила и вырастила двоих дочерей. Во время войны умер ее муж, дети с малолетства пошли работать. Жизнь ее была тяжела, но не более тяжела, чем жизнь других ее современников, чем вся жизнь нашей матушки России.


© Copyright: Станислав Сергеевич Зотов, 2011

http://www.proza.ru/2011/06/01/170

Автор:  Mik [ 14 июл 2013, 14:39 ]
Заголовок сообщения:  Re: ЮЗАО в художественной литературе

Александр Говоров. Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса



Сцены из московской жизни 1716 года
М.: Детская литература, 1980

Рассказывается о семье Киприановых, открывших на Красной площади у
Спасских ворот типографию и книжную лавку.
Герои книги - сын Киприанова и его дружок Максюта, приказчик из
торговых рядов, а также девушки, дочь купца Степанида и беглая раскольница
Устя, - переживают разнообразные приключения.
Ярко показаны быт и обычаи старой Москвы Петровской эпохи.

Периодически упоминается Шаболово!

Автор пустается с реалиями, Шаболово, то сельцо, то на Шаболовской улице, где сельцо быть не могло и пр!
http://lib.guru.ua/HIST/GOWOROW_A/kiprianus.txt


"Наконец Канунников обратился прямо к Киприанову:
- Наслышаны мы, что ваша милость дом возводит в сельце Шаболове? Как
считаете выгоду свою от сего дома, станете ли сами там жить или намерены
сдавать на кондициях?
Но Киприаной был занят только своей ландкартой, которая никак ему не
давалась, и строительством дома занимались баба Марьяна да сват Варлам, на
чьи деньги дом и строился. Поэтому удовлетворить ответом Канунникова он не
смог, и тот стал поглядывать на него с некоторым удивлением".


"Однажды баба Марьяна скомандовала Федьке:
- Вставай, служивый, хватит тебе лежебочничать, солнце уж высоко.
Запрягай лошадей, воз с черепицей перевезешь в Шаболово, не место ему на
Красной площади стоять.
Федьке не хотелось ехать. Шло первомайское гулянье, чувствовалось, что
к полудню будет жара. Народ, освободясь от дел, двигался целыми семействами
в Марьину Рощу, на Царицын Луг, в Лефортово. Уж Федька и за зуб хватался, и
у Чубарого в подкове трещину искал, лишь бы не ехать. Все было напрасно,
неумолимая баба Марьяна вручила ему кнут и ключи от шаболовской усадьбы.
- И я с тобой, - сказала Устя, взбираясь рядом.
- А тебе чего? - закричала было Марьяна. - Ты и так уж там две недели
околачиваешься, в Шаболове. Каких-то юродивых себе нашла в Донском
монастыре, божьих людей... Креститься-то сперва как следует научись,
двуперстница!"


2 В Шаболове на Хавской стороне Киприановы снимали малую пустошь у
монахов Даниловского монастыря, там и косили".

Автор:  Марина67 [ 14 июл 2013, 15:19 ]
Заголовок сообщения:  Re: ЮЗАО в художественной литературе

Интересно, может Говоров жил на Шаболовке?

Автор:  Марина67 [ 14 июл 2013, 15:28 ]
Заголовок сообщения:  Re: ЮЗАО в художественной литературе

Иржи Плахетка. Байкалик едет в Прагу. Там есть примерно следующие слова - ездил я в Черемушки, все обман, никакой черемухи там нет.

Автор:  Марина67 [ 14 июл 2013, 16:05 ]
Заголовок сообщения:  Re: ЮЗАО в художественной литературе

Лягушки порадовали . Неужели кто-то читает наши труды.

Автор:  Mik [ 14 июл 2013, 18:24 ]
Заголовок сообщения:  Re: ЮЗАО в художественной литературе

нам не дано предугадать как наше слово отзовется...

Автор:  Марина67 [ 29 ноя 2013, 10:53 ]
Заголовок сообщения:  Re: ЮЗАО в художественной литературе

Львовский Михаил. "Я вас любил..." Главная героиня живет в 10-м квартале, то есть, выходит, на улице Шверника. http://www.litmir.net/br/?b=117426&p=9

Автор:  Mik [ 18 янв 2014, 03:07 ]
Заголовок сообщения:  Re: ЮЗАО в художественной литературе

Изображение
Литературный альманах "Теплый Стан". М., 1990 (тираж 23500)

Изображение

Изображение

Автор:  Москвичка [ 28 фев 2014, 08:21 ]
Заголовок сообщения:  Re: ЮЗАО в художественной литературе

Ого! Даже и не думала, что наш ЮЗАО, так часто встречается в художественной литературе. Наверное, просто не задумывалась. То, что Черемушки часто упоминаются в литературе - это факт, но вот остальные названия встречаются реже. С удовольствием почитала. Спасибо! good

Автор:  Mik [ 29 дек 2014, 02:32 ]
Заголовок сообщения:  Re: ЮЗАО в художественной литературе

Идя навстречу пожеланиям трудящихся выкладываю полный текст поэмы

Семена Кирсанова
"Калужское шоссе" ( по изд.: Кирсанов С. И. Соч. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы (1923–1970). М., 1976. )


Занесена по грудь
Россия снеговая —
царицын санный путь,
дорога столбовая

в леса, леса, леса
уходит, прорезаясь…
Лишь промелькнет лиса,
да вдруг присядет заяц,

а то — глаза протри —
из-за худых избенок
вдруг свистнет пальца в три
сам Соловей-разбойник,

а то — простой народ
начнет сгибаться в пояс, —
шлет вестовых вперед
императрицын поезд.

Она — при всем дворе,
две гренадерских роты,
вот — вензеля карет
горят от позолоты.

На три версты — парча,
да соболя, да бархат,
тюрбаны арапчат,
флажки на алебардах.

Вот виден он с холма,
где путь уже проторен,
вот Матушка сама,
ее возок просторен,

салоп ее лилов,
лицо, как жар, румяно,
но это дар послов —
французские румяна…

За восемьдесят верст
она к любимцу едет,
с которым, полный звезд,
граф Воронцов соседит.

Вот первый поворот
у башен необычных —
баженовских ворот
два кружева кирпичных,

как два воротника
венецианских дожей,
но до конца — пока
дворец еще не дожил.

Царицу клонит спать,
ей нужен крепкий кофий,
до камелька — верст пять,
не то что в Петергофе!

А тут все снег да снег,
сугробы да ухабы,
от изразцов — да в мех,
все мужики да бабы…

Тут, будто о пенек,
споткнулся конь усталый,
и захрапел конек,
и вся шестерка стала.

Он мутно из-под шор
глядит, дрожат колени…
И облетело Двор
монаршее веленье:

«Конь царский пал. Ему
воздвигнуть изваянье.
„Коньково“ — дать сему
селению названье».

Повелено запрячь
в возок коня другого,
трубач несется вскачь —
и позади Коньково.

Темнеет путь лесной.
Не зябнет ли царица?
А может, за сосной
ей самозванец мнится?

То лес аль Третий Петр,
исчезнувший куда-то,
во мгле проводит смотр
своих солдат брадатых?..

Но вот и Теплый Стан,
где камелек теплится.
Поднять дородный стан
спешат помочь царице,

и — в кресло! Без гостей!
В тепле благоуханном
подносят кофий ей
в фарфоре богдыхана.

А крепок он — зело!
Арабским послан ханом.
Тепло — зане село
зовется Теплым Станом.

Царица в кресле спит,
да неспокоен отдых.
Раскрыла рот. Висит
монарший подбородок.

Казачья борода
eй снится, взгляд мужичий.
Вольтера бы сюда,
да не таков обычай.

А бабам в избах жуть —
ушли мужья и сваты,
угнали чистить путь,
велели взять лопаты,

боятся конюхов
в их чужеземных платьях,
скорей бы петухов
дождаться на полатях…

Лишь утро — и пошли
скрипеть возы и сани.
Вот и Десну прошли
овражными лесами,

вот и века прошли,
земной окутав глобус.
…Ну вот, и мы сошли,
покинув наш автобус.

Калужское шоссе,
волнистая равнина,
тебя — в иной красе
как не любить ревниво!

И вас — как не любить,
седые деревеньки!
Вы скоро, может быть,
исчезнете навеки…

Уже покрыл бетон
дороги подъездные,
снимаются с окон
наличники резные.

И сколько снято крыш
строителями — за год!
В былую глушь и тишь
ворвался Юго-Запад.

И жаль, и хорошо!
Пора прощаться с солнцем,
последний петушок
над слуховым оконцем,

прощай, ты никогда
навстречу к нам не выйдешь
и новые года
вовеки не увидишь!

Зарылся в давний снег
возок Екатерины,
иным идет к весне
калужский путь старинный.

И там, где Теплый Стан,
уже стоят пролеты
огромного моста
и реют вертолеты,

а правнучка тех баб —
с голубизной в ресницах —
врезается в ухаб
железною десницей.

По десять этажей
сюда, попарно строясь,
дома идут уже,
как в будущее — поезд!

И около леска
иного, молодого —
написано: «Москва».
Все заново, все ново!


1970-е гг.

Автор:  Mik [ 27 май 2015, 13:30 ]
Заголовок сообщения:  Re: ЮЗАО в художественной литературе

Беляево, Коньково, Теплый стан.
Спасутся все - кто сел последним в поезд
И кто билеты покупать не стал,
Кто сдал.
Кто ждет трамвай, а в Ясенево - осень.
(Растет листа лирический накал -
Зеленый склон, а там стоит осина,
И взгляд ее - медовое стекло -
Как ножик в спину.)
Спасется тот, кто тихим был, как мышка,
Спасется тот, кому не повезло,
Кто любит снег, кто не читает книжек,
Спасется тот, кто умер, тот, кто выжил.
Спасется дуралей
и третий лишний,
В раскаяньи замеченный злодей,
Кухарка, повар, муж, любовник, друг.
Воистину - спасутся все вокруг!
Но не спасется человек, который
Открыл в себе портал,
куда нельзя,
(не все для человека в тех местах -
возможно, безопасно, применимо)
И заперся с чудовищами там
(я слышу, как они с тобой играют).
Ты думаешь, что ты властитель там?
Где в собственных зияющих глубинах
Добро и зло вообще неотличимы?
Где ищущий испытывает страх?
Когда себя считает властелином
Спасения взыскующий, то Бог -
Его не слышит.
Нет. Не ты создал.
Мы не творцы, мы все проводники.
У ада заколдованы круги,
Господь не подает тебе руки.
И прячется в тумане Беатриче.
Иди на свет, закрой скорей портал.
Внутри темно - тебе не хватит спичек.
Вот - мир. И он для всех - здесь все бывает.
Поет во льдах
Искристая форель,
Февраль,
Но на Москву идет апрель,
И люди, что друг друга убивают,
Потом берут кота с собой в постель.
Садовник, правда труден этот сад,
Но не тебе судить, кто виноват.
И тот предел, где нет добра и зла -
Не ты создал.
Но тот, кто нас создал, -
Он есть везде, а нет его - нигде,
Он от твоей структуры независим,
Сакральное - не посылает писем
На точный адрес. Ты ему скажи,
Что у тебя особенное дело -
И жди сто лет, чтоб слово долетело.
Но есть ответ -
когда вопроса нет.
Любовь и Бог - все это просто свет.
И сколько мир через тебя получит
Зависит (пыль танцует - видно лучик)
От пропускной способности души.
Когда постигнешь: благо - суть поток.
И тот поток пронизывает сердце,
Тогда в твое поверю я блаженство.
Но если от себя уйти не смог,
То хвастаться блаженством не спеши.
Беляево, Коньково, Теплый стан.
Спасутся все. Сольются все с основой.
Я - отдаю, но получаю снова.
Эм си квадрат, мой милый,
аз воздам.

Автор Татьяна Злыгостева

Страница 1 из 4 Часовой пояс: UTC + 3 часа [ Летнее время ]
Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
http://www.phpbb.com/